Главное меню

Главная
Карта сайта
Наш форум

Библиотека

Старинные хроники и документы

Статьи

Статьи по истории и культуре Латвии

О рассказе Джиованни Тедальди

Русская историческая наука далеко еще не сказала своего последнего слова об эпохе Ивана Грозного; тем менее устойчивости и определенности в понимании самой личности, стоявшей в то время во главе Русского государства. Мы даже не можем похвалиться удовлетворительным анализом источников второй половины XVI века, ибо оценка их нередко стоит к прямой зависимости от того или иного взгляда на главных деятелей эпохи. Вопрос станет ясным и получит надлежащее разрешение, конечно, еще не скоро, но раньше того, как вскрыть будет весь механизм социально-экономической жизни России XVI века и изучено Русское государство в общей системе европейских государств того времени. Тогда материалы «литературного» характера, которые преимущественно и кладутся ныне в основу изучения эпохи Ивана Грозного, неизбежно отойдут на более задний план. Но так как это дело далекого будущего, то пока никакой лишний документ, хотя бы и «литературный», не должен отметаться и имеет право на наше внимание.

В данном случае мы имеем в виду рассказ итальянца Джиованни Тедальди, записанный с его слов известным А. Поссевином. Нельзя сказать, чтобы документ этот был совершенно неизвестен. Еще со времени выхода в свет Supplementum ad historica Russiae monumenta (Р. 1848), можно было знать о его существовании (Перечисляя источники, послужившие ему для составления Commentarius de rebus Moscoviticus, Поссевин, вслед за тремя беседами с королем Баторием, называет: «ех trium dierum colloquio habito cum Joanne Thedalto, mercatore florentino, septuaginta octo annos nato, qui decies in Moscoviam ierat, ibique aliquando tres annos haeserat, et inde literis commeatus, seu fidei publicae a mango duce acceptis, in Persiam per mare Caspium et Circassos iverat. Quorum colloquiorum summam, sicut et akiotum cum Polonie rege habitorum, pater Possevinus ad Summum Pontificem et illustrissimum cardinalem Comensem misit» (стр. 21)).

Но найти удалось его сравнительно только недавно, именно отцу Павлу Пирлингу, в Ватиканском архиве (Автограф Поссевина, German., 93, стр. 187). Ученый иезуит опубликовал отысканный документ в 1884 году в приложениях к своему труду: Un nonce du pape en Moscovie, стр. 169 — 179; и сверх того вкратце пересказал его содержание на стр. 81—85 этого сочинения. В своей же последней работе, Рареs et tsars (Р. 1890), стр. 206 — 209, отец Пирлинг снова воспроизводит этот пересказ, хотя почти без изменений. Русскую публику с рассказом Тедальди познакомил Ф. И. Успенский в разборе трудов о. Павла Пирлинга, посвятив этому повествованию несколько строк (Журн. Мин. Нар. Просв. 1885, № 8, стр. 306-307). После него мы встретили всего только два, и то случайных, указания на Тедальди: в книге г. Лерпиньи (M. Lerpigny, Un arbitrage pontifical au XVI-e siecle, 100-101: царь Иван Васильевич показывает Тедальди письмо папы Климента VII к Василию III) и в трудах Д. В. Цветаева (История сооружения первого костела в Москве (М. 1886), стр. 13, перепечатано в «Из истории иностранных вероисповеданий в России» (М. 1866), стр. 293).

Разумеется, количество ссылок не есть еще мирило известности источника, но что в данном случай Тедальди не принадлежит пока к числу известных, что он, так сказать, еще не вошел в оборот русской исторической литературы, и если им пользуются, то большею частью мимоходом, — все это едва ли нуждается в особенных доказательствах. Достаточно указать на того же профессора Цветаева, который ссылается (и при том ошибочно) на Тедальди, но обходит его молчанием там, где мог бы найти у него любопытные для себя сближения (См. ниже, примеч. 42 и 49 нашего комментария к тексту Тедальди).

Вышесказанное, полагаем, достаточно оправдывается наше желание поместить на нижеследующих страницах перевод рассказа Тедальди, дополнив его от себя и посильным комментарием. Но предварительно считаем уместным сказать несколько слов о самом Тедальди.

Борьба между Иваном Грозным и Стефаном Баторием заканчивалась видным и авторитетным посредничеством святейшего отца. В глухие литовские леса мирить враждующие стороны ехал Антоний Поссевин, опытный и энергичный слуга Римского престола. Он понимал трудности возложенной на него задачи, еще усугубляемые неясными и противоречивыми сведениями о тех странах, куда он направлялся. Тем ревностнее старался он себя подготовить. «Еще в Риме Поссевин начал изучать дела Московские, ему были открыты все документы дипломатические. Как много он прочел о России» — замечает К. Н. Бестужев-Рюмин — «и как искусно умел добывать сведения, свидетельствует любопытный документ, найденный в его бумагах и изданный в Suppl. ad hist. Russiae Моn. № 10» (Русск. Истор. II, вып. 1, стр. 303).

Вот почему, приехав 3-го июля 1581 года (День приезда определяется первыми строками письма Поссевин к кардиналу ди Комо от 6-го июля. Рirling, Bathory et Possevino, стр. 97—98. Сравн. там же, стр. 91—94, дату письма от 23-го июня) в Дисну для свидания и переговоров с находившимся там польским королем, Антоний Поссевин должен был с удовольствием воспользоваться представившимся благоприятным случаем пополнить свои сведения новыми и при том из источников, не канцелярских, а из уст личных свидетелей и деятелей. Три длинных беседы Поссевина со Стефаном Баторием в Вильне, Дисне и Полоцке (Supplementum ad hist. Russ. Моnum., 21) осветили ему положение дел с точки зрения польских интересов; трехдневный разговор с Тедальди, наоборот, должен был нарисовать картину в значительно иной окраске.

Джиованни Тедальди был итальянский купец из Флоренции (Фамилию Тедальди можно проследить до начала XV века: в 1429 году упоминается Pietro Теdaldi, как хозяин морского суднa; другой Тедальди, Jacopo, означаемый как флорентийский купец, был свидетелем завоевания Константинополям турками и посылает в Италию об этом известие. Он же, в 1488 году, в числе других жителей новой турецкой столицы, был позван к султану для разъяснения некоторых вопросов (Миller, Documenti sulle relazioni delle citta Toscane coll Oriente cristiano e coi Turchi fino all’anno 1531, стр. 283, 485, 494)), постоянно проживавший в Данциге и как раз в это время приехавший зачем-то к королю Баторию. Что привело 78-летнего старика в глухой и отдаленный город, так близко от театра военных действий? В глубокую старость не всегда и торговые интересы позволяют предпринимать длинный и утомительный путь. Невольно хочется думать, что не соображения коммерческие руководили Тедальди. С другой стороны есть и другие указания, не позволяющие смотреть на него, как на заурядного купца: Тедальди знаком с Гваньини и полемизирует с ним по поводу его сочинения; имеет доступ к королю Сигизмунду-Августу и ведет с ним беседы; наконец, и Посеевин прямо свидетельствует, что из Данцига Тедальди приехал именно к Стефану Баторию (venuto a questo re), а не к кому-либо иному и не за каким иным делом.

Было бы весьма смело утверждать, что появление Тедальди находилось в связи с приездом Поссевина или вообще с отношениями двух враждующих государств; хотя — кто знает! — подобное предположение и не так уже невероятно, как может казаться с первого взгляда. В XVI веке, особенно для стран малоизвестных, торговец нередко являлся пионером международных отношений и, прокладывая путь своим товарам, мог оказывать и дипломатам существенный услуги. Не надо забывать, что Тедальди был свой человек в Москве: с 1551 по 1565 год он посетил Московское государство десять или двенадцать раз, прорезав его с Нарвы до Астрахани, — одним словом, в делах «Московии» был человек опытный и бывалый. 10-го июля приехал он в Дисну, а уже на другой день Поссевин ведет с ним оживленный обмен мнений. Как человек новый в Дисне, папский легат уже в силу самого своего положения мог так скоро познакомиться с прибывшим итальянцем не иначе, как через придворные круги.

Еще в 1564 году папский нунций при варшавском дворе, Коммендоне, знавал в Польше и горячо рекомендовал его венецианскому правительству. Разъясняя ту пользу, какую итальянская республика могла бы извлечь, обратив внимание на восток Европы, русский и польский, и направив к берегам Адриатики товары, обыкновенно идущие на Данциг, Любек и Антверпен, — Коммендоне прямо указывал на Тедальди, как на человека наиболее пригодного для осуществления такого плана («Co do upatrzenia osoby gotowej uskutecznic to przedsiewziecie, znalazlem kupca, ktory czesto bywal i na Podolu i w tamtych stronach. Zgadza sie on to wykonac; zada tylko listu od naggasniejszej rzeczypospolitej do przeswietnego posla weneckiego w Konstantynopolu, aby go wspieral i dopomagal mu w ulatwieniu przewozu. Za otrzymaniem tego listu udalby sie on zaraz przez morze Czarne do Konstantynopola, aby wszystko urzadzic, i wnet powrocilby dla uskutecznienia ladunku. Jezeli wieс wypadnie ten list wyslac waszej wielmoznosci na moje rece, imie kupca jest: Jan Thedaldi» (Pamietniki o dawnej Polsce z czasow Zygmunta Augusta, obejmujace listy J. F. Commendoni do Karola Borromeusza. Zebral J. Albertrandi. Wytlomaczyl J. Krzeczkowski. Tom I, str. 102-103)). Имя Джиованни Тедальди встречается еще раз, именно в 1519 году. В пропускном листе, данном римскому посольству, которое отправил папа Лев X к великому князю Василию Ивановичу, читаем: «Mittimus Zachariam episcopum Sardicenzem… ac dilectum filium nobilem virum Johannem de Thedaldis equitem auratum, nobis consanguineum, nostros et apostolice sedis nuncios et orationes» (Theiner, Vetera monumenta Poloniae et Lithuaniae, tom. II, № CCCCXVIII. стр. 403). Нашему Тедальди в ту пору было 16 лет; и если бы не эти, слишком молодые для посла, годы, да не полное молчание его самого о пребывании в России в 1519 году, можно было бы отождествить обе эти личности. Мы не должны смущаться купеческим званием нашего Тедальди, если вспомним, что Лев X, родом Медичис, сам принадлежал к семье банкиров (Тедальди, папский посол, встречается еще раз в 1520 году при дворе польского короля Сигизмунда, который в одном письме заявлял свою надежду, что тот abunde referet (папе) statum rerum nostrarum (ibid., стр. 408)).

Итак, вот что за личность был тот человек, трехдневную беседу с которым Поссевин сохранил для потомства. Нам предстоит теперь поближе ознакомиться с теми сведениями, которые итальянский купец сообщил папскому легату.

Изучаемый нами документ не есть какое-либо цельное сочинение, систематический трактат или исследование. Он составился из ответов на вопросы, которыми, по-видимому, преимущественно интересовался Поссевин, да и самая форма изложения сохранила следы диалогов. Тедальди дает практические указания, в каких мог нуждаться его собеседник. Речь сводится на пути сообщения, зимнюю стужу, ходячую монету, носильное платье и т. п. Как иезуит, Поссевин, разумеется, не оставил в стороне сферы религиозной, но всего более беседа сосредоточивалась на личности московского государя. Естественно было проверить ходячие толки о его тиранстве и факты, успевшие уже и тогда попасть в печать.

Нельзя отрицать того, что факты, сообщенные Тедальди, местами преувеличены и даже прямо ошибочны. Его объяснение, почему запрещено русским подданным гнать вино и варить пиво, не может быть принято: монополизируя эту отрасль народного хозяйства в руках казны, Грозный имел в виду, конечно, интересы фискальные, а отнюдь не отрезвление народа. Трудно допустить, чтобы в ту пору для царского двора покупалось заграничное вино такими большими партиями, как две тысячи бочек. Говоря про отчуждение царя от вина, Тедальди, надо думать, имел в виду первую половину Иванова царствования, ему самому более известную. Прямо неверным следует признать его заявление, будто бы тогда некоторые священники брили себе бороду. Но если Тедальди ошибается в определении расстояний между населенными пунктами, о коих идет речь в его повествовании, если его счет дней, необходимых для плавания по Волге, сильно расходится с показаниями других свидетелей; то ясно, что ошибка здесь была весьма возможна, особенно, если принять во внимание, что и другие иностранцы, посещавшие Россию, впадали в подобные же разноречия.

Зато сведения Тедальди о черкесах, об их религии и положении страны вполне сходятся с данными, известными нам из других рук. О ходячей монете и способах ее чеканки он говорит то же, что Герберштейн, Гваньини и Принц из Бухова. Эпизод с еврейскими купцами, привезшими диковинную мумию, документально подтверждается русскими источниками. Из иностранцев Тедальди первый правильно назвал иностранную слободу в Москве Наливкою; едва ли не впервые же у него мы узнаем о подарках, поднесенных Рокитою царю, а также и об условиях, при каких русские, плененные турками, научались итальянскому языку.

Основной тон рассказа Тедальди весьма сочувствен России и особенно царю Грозному. Итальянец хвалит гостеприимство и правосудие русского государя, воздержность от вина; замечает, что все толки о русском морозе преувеличены. Он и черкесов называет «славными людьми» (buona gente). Тедальди точно хочет успокоить Поссевина и рассеять темные представления о России и ее государе, какие могли у него сложиться; этим, может быть, объясняется тот несколько апологетический тон, что проходит чрез весь его рассказ.

Мы не беремся с точностью определять, в чем коренится причина сочувственного к Ивану Грозному взгляда Тедальди: в том ли, что итальянец знавал его в лучшую пору его царствования, в том ли что личное расположение русского государя помешало ему объективно оценивать последующие события; надеялся ли Тедальди, что скорейшее улажение московско-польской распри благоприятно отразится на торговых операциях, а потому существенно было расположить влиятельного посредника в пользу не одной только заинтересованной стороны, — Польши; или же, по его мнению, темные стороны царствования, о которых так много кричали в ту пору за границей, были, действительно, слишком преувеличены;— но нельзя не признать, что на наиболее важных отделах сообщения Тедальди безусловно лежит печать правды, допустить которую приходится тем скорее, что некоторые факты, им переданные, вполне совпадают по духу и смыслу с тем, что нам уже известно из источников более ранних.

Заметим, что Тедальди не отрицает факта насильственной смерти евреев при взятии Полоцка, но хотел бы только вдвинуть его в более скромные рамки; эпизод с лошадью, подаренною одним из членов польского посольства Грозному, который потом приказал убить ее, рассказан почти так же, как его передает и Джерио, хотя у последнего он происходит при несколько иной обстановке. В рассматриваемом документе Грозный очень отчетливо рисуется в своих стремлениях продвинуться к Балтийскому морю и к непосредственному сближению с западом: в противоположность отцу, он не запретит иностранным купцам посещать его страну и ездить через Русь далее на восток; он показывает письмо папы Климента VII не с тем, чтобы подтвердить запрещение своего предшественника. Он ценит иноземных мастеров и дорожит их присутствием в своей столице; он даже насильно удерживает их у себя, не отпускает на родину, — но что же ему делать, когда польский сосед не пропускает их через свои владения?.. Однажды Тедальди вел с царем разговор на тему о том, как за границей судят о нем, и Грозный высказал при этом взгляд на суверенное свое право карать злых и миловать добрых, — взгляд, который он так часто имел случай высказывать и перед другими.

Записка Поссевина оставляет такое впечатление: Тедальди умел наблюдать и многое довольно правильно; его показания не раз сходятся с показаниями других иностранцев; а все это в общем вызывает доверие к его рассказу. Вот почему известия флорентийского купца имеют право на внимание нашей исторической литературы. В данном случае позволяю себе опереться и на мнение Ф. И. Успенского, который, называя реляцию Тедальди «любопытною», признает, что сведения ее «отличаются практическим смыслом и знанием действительных отношений». Записка Поссевина, по его словам, «займет не последнее место между иностранными известиями о России XVI века» (Журн. Мин. Нар. Просв. 1885, № 8, стр. 306 — 307).

ИЗВЕСТИЯ ДЖИОВАННИ ТЕДАЛЬДИ О РОССИИ ВРЕМЕН ИОАННА ГРОЗНОГО

Сообщение флорентийского купца Тедальди, сделанное отцу Поссевину 11-го, 12-го и 13-го июля (1) в русском городе Дисне (2) о делах Московии, где он пробыл три года и откуда потом отправился в Персию, в Тавриз, а теперь постоянное местожительство имеет в Данциге (3), городе прусском (4).

М. Джиованни Тедальди, флорентийский купец, 78 лет, из Данцига, прибыв к ныне царствующему королю 10-го июля 1581 года, рассказал мне в течение последующих дней нижеписанное:

Что 30 лет тому назад он был в Московии, где целых три года (5) содержался на счете великого князя, нынешнего государя, тогда еще молодого (6), был им обласкан, встретил от него поддержку и видел постоянно справедливый суд и расправу этого государя над преступниками.

Что в силу его благосклонного внимания он мог, проплыв 20 лег (7) по реке Москве и войдя в реку Волгу (8), доехать по ней в 15 дней (9) до Астрахани, порта у Каспийского моря; порт этот принадлежит названному великому князю (10); здесь бывает большое стечение народа и прославленная торговля (11). Далее Тедальди вступил в страну черкесов (12); это славные люди, христиане — якобиты (13). В семь дней они провели его верхом на вьючных лошадях до границ Персии (14). От названных границ понадобилось 15 дней (15), чтобы доехать до Тавриза по местности вполне безопасной; в этом городе он беседовал с царем персидским и нашел там разных представителей различных европейских национальностей, как, например, французов, итальянцев и др. Продавши здесь свой суконный товар, привезенный из Данцига, Тедальди вернулся обратно туда же.

Он говорит, что повсюду встречал деревянные строения (16), людей, достойных уважения, но всего более черкесов и татар, живущих в самой глубине Азии; с ними, по его мнению, не трудно было бы достигнуть кой чего хорошего во славу Божию.

И во второй раз Тедалъди вернулся в Московию и уехал из нее вполне свободно, имея при себе, как торговец, обычные паспорта (17). В первый раз он ехал в Москву через Полоцк, Великие Луки (18) и Торопец; вторично же Ливонским морем на Нарву (19). Он говорит, что пока река Двина, протекающая по Московии (20), еще не замерзла, можно из Бельска (21) (области Московской), что лежит выше Смоленска и отстоит от него на 90 лег (22), доплыть на судне вплоть до Риги Ливонской, — разумеется, если есть паспорта от Московита и короля Польского. Что же касается до судов, то их можно найти в изобилии. Все же не одинаково удобно и легко подниматься отсюда — вверх, потому что приходится идти против течения. Из Москвы можно ехать также на Псков — небольшой крюк в сторону даст возможность видеть Новгород (23) — и направиться к Пернову (24), что у моря Ливонского; отсюда до Риги, сорок лег (25) и сорок же от Риги до Вильны (26), хотя для тех, кому надо ехать в Пруссию, короче держать путь не на Вильну, если только позволит положение дел в Ливонии.

Названный Тедальди заявил, что многое из того, что в Польше и Ливонии обыкновенно распространяют про Московита, он нашел несправедливым. Так он решительно отвергает, чтобы этот государь, по взятии Полоцка (27), утопил, как говорят, монахов ордена св. Франциска, так называемых бернардинов (28). Одинаково и про евреев, о которых говорят, что их тогда утопили (29), Тедалъди замечает, что всего только двух или трех насильственно крестил великий князь и потом велел утопить, объясняя свое приказание нежеланием, чтобы умирали христиане; другие же были изгнаны из Полоцка. Тедальди сообщает также, что один крупный польский торговец, по имени Адриан, был причиною того, что Московит запретил в своем государстве торговать евреям, которые раньше свободно туда приезжали. Причиною этому была успешная конкуренция евреев, и Адриан прибег к выдумке, благодаря которой москвитяне прогнали их от себя. А именно, он велел снять с виселицы труп одного повешенного, набальзамировал его на подобие мумии и за мумию (?) же продал в бочке евреям, которые из Константинополя ехали в Московию с пряностями (30), — а за них обыкновенно не берут в Московии пошлин, — и через одного из своих подручных заявил таможенным чиновникам, что когда приедут евреи, то пусть им не верят, если они скажут, что у них ничего кроме пряностей нет, но что по осмотре найдется среди товаров контрабанда. Таможенные, поступив по указанному, действительно запустили руки в ту бочку, где находился повешенный и набальзамированный труп человека, и были поражены виденным; евреи же, раньше не откупоривавшие бочки, отвечали, что это мумия и проч. Происшествие это дошло до слуха Московита, и когда несколько времени спустя в Московию вернулся Адриан, имевший близкий доступ к государю, то, будучи спрошен, что такое привезли с собою евреи, отвечал, что они развозят такие вещи по всему свету для отравы христиан. Вследствие этого государь, вполне ему поверив, сказал: «я прикажу всех их умертвить!» Но тогда Адриан возразил: «нет, государь, достаточно, если ты прикажешь в пределах своего царства сжечь все товары евреев, а им самим запретишь въезд в свое государство». Так и сделали (31). Вследствие этого Адриан по личному усмотрению и исключительно в свою пользу продавал, сколько хотел своих пряностей, так как он обыкновенно получал их из Константинополя, откуда также приходили и евреи. Все вышесказанное Тедальди подкрепил заявлением, что слышал из уст самого Адриана.

Кроме этого он говорит, что золотые скуди (32) там не в ходу, ходят же, сверх мелкой серебряной монеты, которую чеканит нынешний государь (33), одни только талеры и венгерские золотые (цехины) (34) или, как они называют их, польские дукаты; и если у кого нет ничего другого, кроме скуди, то приходится или променивать их у тех торговцев, у которых они в ходу, или же продавать золотых дел мастерам на сплав и получить обратно в виде простого золота (35).

Потом относительно поляков, которые при короле Сигизмунде бывали в Московии в послах, он говорит, что Московит отнюдь не обращался с ними так дурно, как об этом ходят слухи (36), но что сами поляки и по дороге в Москву, и при дворе нынешнего государя так себя вели, насмехаясь над москвитянами, что дали ему много оснований измениться в обращении с ними. Между прочим они привезли с собою лютеранского проповедника и даже устроили так, что он мог проповедовать свое учение перед самим великим князем (37). Последний же, послушав его несколько времени, ответил: «в настоящую минуту дела не позволяют мне долее выслушивать тебя, тем не менее изложи письменно, что ты желал высказать и потом передай мне». Тот исполнил это повеление, и государь, распорядившись немного времени спустя снова позвать его, запретил ему проповедь, как еретическую (38), при чем приказал вернуть подарок от него полученный, — серебряную чашку с сотнею золотых червонцев и сказать ему, что, не принадлежи он к составу польского посольства, то он наказал бы его еще тяжелее (39). Оттого-то я (40), обдумывая позже, откуда это произошло, что Канобио и другим (41) не разрешили въезд в Московию, напал на весьма вероятную догадку, что причиною тому была ересь, в такой степени распространившаяся в Ливонии, что из 30 сенаторов, составляющих тамошний сенат, только пятеро католиков (42).

Тот же самый Тедальди рассказал мне потом, что случай, о котором так много толковали поляки про лошадь, убитую по приказанию Московита у одного их соотечественника, прибывшего с вышеназванным посольством, — что случай этот произошел не в том виде как обыкновенно говорят. Поляк этот подарил ту лошадь Московиту с целью получить от него соответствующее вознаграждение, не как за подарок, а как за обыкновенную продажу; когда же государь послал ему в подарок несколько мехов, то он в негодовании, считая их по цене ниже своего подарка, оттолкнул их ногою. Таковой поступок, в связи с тем, как вообще держали себя поляки, вызвал то, что государь велел привести эту лошадь перед свой дворец и там убить ее и потом не медля приказал выплатить поляку сумму, в какую тот оценивал свою лошадь, при чем, конечно, дело не обошлось без проявления чувства некоторого озлобления (43).

Поименованный Тедальди добавил мне, что последний король Сигизмунд так много наговорил ему худого о Московите, что, будучи в Полоцке, он уже подумывал вернуться обратно; но полоцкий воевода, предшественник нынешнего, видя его задумчивым и узнав причину, сказал ему: «не так страшен черт, как его малюют». А между тем Тедальди заверяет меня, что воевода этот был католик и человек с хорошей репутациею (44)!

Кроме того Тедальди поведал, что этот самый великий князь расспрашивал его, что говорят про него в христианском мире, и Тедальди отвечал, что его считают одним из величайших государей Европы, так как владения его простираются от Ледовитого океана вплоть до Каспийского моря. Но великий князь возразил: «я спрашивал не об этом, но спрашиваю, что говорят обо мне самом». Тогда Тедальди сказал: «извините меня, ваше величество, вас считают немного жестоким». Он же тогда ответил: «это правда, но я таковым бываю для злодеев, а не для добрых» (45).

«О тех фактах, что написал против Московита и по ныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не ведал и не слышал, что своевременно и было им выставлено на вид названному писателю» (46).

Однажды Тедальди спрашивал великого князя, почему он не позволяет выезжать из Москвы иностранцам (всего больше у него итальянцев, которых он зовет фрязями и держит за их искусство; за это, по его словам, он их и любит, так что однажды охотно простил каких-то братьев из Феррары, убивших товарища своего старшины), — он ответил, что поступает так потому, что иначе они больше не возвратились бы и что король Сигизмунд, брат его (так он его называл), помешал бы их возврату (47). Действительно, польский король, когда у него просили позволения об этом, в особенности о позволении отправиться в Московию лицам, посланным от его святейшества, обыкновенно отвечал: «лично я согласен, но необходимо узнать, разделят ли такой взгляд сенаторы литовские». Вот почему с тех пор, как Нарва принадлежит Московиту (48), ему легче допускать отъезд итальянцев и иностранцев вообще.

Тедальди говорит, что в его время, то есть, 16 лет тому назад (ибо в течении других 14-ти лет перед этим он бывал 10 или 12 раз в Московии) в городе Москве существовало нечто вроде маленького городка, называемого Наливка (49), где жили католики, но без церкви (50); они приезжали в этот квартал с правом продажи вина, пива и проч., что не дозволено самим москвитянам, в виду того, что им, как слишком склонным к пьянству, — от которого сам государь весьма далек (51), — он вообще не разрешает приготовления и продажи пива, исключая восьми дней до и после Рождества Христова, когда пить позволено ради праздника (52). Обыкновенным же питьем служит вода, заквашенная овсяной мукою и потом запаренная; овес предохраняет воду от гниения и делает людей рыхлыми (53). Однако, говорит Тедальди, там всегда есть вино и в большом изобилии, особенно рейнское, и что в настоящее время его прибыло в Московию две тысячи бочек (54).

На вопрос мой, бывали ли там люди, знавшие по-итальянски или по-латыни, он отвечал утвердительно, что разные такие бывали люди, которые знали язык итальянский, а всего больше поляков, состоящих на службе у этого государя и также несколько уроженцев города Бергамо (55). Кроме того несколько русских, будучи рабами, служили в турецкой армии, на галерах вместе с другими пленными итальянцами, и научились у них очень хорошо итальянскому языку, а теперь, после поражения турок, с победою христиан, они освобождены.

На дальнейший вопрос мой, говорил ли ему этот государь что либо о римской церкви или его святейшестве, названный Тедальди ответил, что, 20 лет тому назад, Московит показывал ему те самые письма, которые папа Климент писал его отцу, прося для купцов позволения провозить в Персию через Московию шелковые материи; «но отец мой», прибавил царь, — «из-за подозрений, обыкновенно являющихся у государей, не хотел разрешить (56). А вот я это сделаю». Тедальди заявил потом, что этот государь относился с уважением к Апостолическому престолу: хотя, может быть, одна уже эта просьба папы о торговых сношениях могла вызвать некоторое подозрение в корыстолюбивых, замыслах.

На вопрос мой, не полагает ли он, чтобы священники греческого обряда делали неприятное нашим, Тедалъди сказал, что, по его мнению, нет (57), и что он однажды обедал с их патриархом (58), который хотя и живет совершенно скромно, тем не менее, появляясь на улице, едет или верхом на лошади, или в экипаже, а над ним несут зонтик, впереди же — посох в виде креста (59).

Тедальди сообщил, что ныне нет ни одного еретического проповедника ни в Московии, ни в Нарве (60).

На вопрос мой о бритье бороды священниками, он не заявил, чтобы это могло создать большие затруднения, тем более, что есть некоторые из этих священников, которые брились (61).

Относительно черных материй, которых, мне сказали, там не найти, он заверил меня, что найдутся, потому что московиты носят их, когда надевают траур.

Относительно латинского языка, знает ли его государь, как мне сообщили другие, он заявил, что нет, и высказал сомнение, чтобы знал и сын государя (62).

Относительно характера одеяний, он сказал, что ныне поляки одеваются сходно с московитами, разве только что не носят длинных рукавов, в которые обыкновенно прячутся руки, и что можно ходить в любом платье; впрочем, в противоположность испанцам и итальянцам, они не открывают своего гульфика, считая это неприличным.

Относительно того человека, которого отец нынешнего государя вызвал из Константинополя от тамошнего патриарха, Тедальди не мог ничего сообщить мне. Но в противность тому, что утверждает барон Герберштейн в своей книге о делах московских, Ясинский, литвин-католик и секретарь его величества ныне царствующего короля польского, мне говорит, что напротив, в течение 30 лет, то есть, до самой смерти, его держали пленником, сколько потому что доверяли в вопросах религии или в обрядах греческой церкви, а он между тем, будучи вызван государем, приехал туда без паспорта; столько же еще и потому (только эту последнюю причину указывает барон Герберштейн), что раскрылось много неправильностей в делах москвитян касательно их церковных обрядов, и ему не было дозволено вернуться к своему патриарху (63).

Относительно подарков, которые я везу Московиту, я желал знать мнение Тедальди, опасаясь, как бы не впасть в противоречие со вкусами Московита, вместо того чтобы угодить ему; и он ответил, что во всяком случае необходимо ко всем образам и распятиям приложить какие-нибудь записи на русском языке, потому что иконы без таких надписей, будут приняты за идолов. В виду этого теперь же будет приложено старание насколько возможно поступить соответственно сказанному (64).

О холоде в стране Московии Тедалъди, сказал, что без сомнения он велик, но что бани, меха, обилие дров прекрасно предохраняли от него, и что самому ему никогда в дороге не бывало холодно, но скорее жарко, благодаря качеству и количеству мехов, которые он носил.

Если потом ехать из Москвы в Казань, Астрахань и Персию, говорит он, было бы удобно взять кого-нибудь из польских татар (65), которые хорошо владеют тамошними языками, и что в Московии есть люди, умеющие говорить по-черкесски, а черкесский язык — особенный и своеобразный.

Названный Тедальди, в поездку свою в Тавриз, отправился оттуда в Армению и, пройдя с купцами через Анатолию, прибыл спустя три недели к Средиземному морю, где сел на корабль и морем этим доехал до Венеции.

Комментарии

(1) Июля — 11, 12 в 13-го июля 1581 года Поссевин провел в Дисне; мы знаем это из того, что 6, 7 и 12-го июля он шлет из этого города свои донесения кардиналу ди Комо (Pierling, Bathory et Possevino. Documents inedits sur les rapports du Saint-Siege avec les slaves. pag. 97—103).

(2) В русском городе Дисне, Dzisna della Russia — Поссевин отличает Россию, то есть, Литву, от Московии, государства Русского. Дисна была в то время под властью Батория. Сравн. беседу Поссевина с польским государем в этом городе 5 - го июля 1581 года (Pierling, ibidem, 94). Гваньини так описывает этот город: Disna arx ampla, vallo forti et nexcusso circundata, rebusqe; bellicis apprime munita, Disna, et Duna fluvio oportune circumluitur, civitas quoque; inter eosdem fluvios vallo stipitibusque; praeacutis et propugnaculis munita, a Poloczka sex, a Vilna quadraginta miliaribus distat (Sarmatiae Europeae descriptio. Spirae. MDLXXXI, лист. 60).

(3) В Данциге — еще Герберштейн говорил, что Литва ведет большую торговлю с этим городом (перев. Анонимова, 161).

(4) Городе прусском — то есть, в прусской Польше. Данциг был потерян поляками в 1308 году при Владиславе Локетке и возвращен от Тевтонского Ордена Казимиром Ягеллончиком в 1454 году. (Balinski i Lipinski, Starozytna Polska, tom. I, str. 681, 695. Szujski, Historyi Polskiej ksiag dwanascie, 59, 120).

(5) Три года — значит, если принимать буквально цифровые данные Тедальди, он пробыл в Московском государстве с 1551 по 1554 год. Сравн. однако примечание 10-е.

(6) Молодого — Иван Грозный родился 25-го августа 1530 года. Карамз. VII, 157.

(7) 20 лег - величина леги (или льё) не одинакова. В почтовой леге около четырех верст (3 9/10).

(8) В реку Волгу — Тедальди, вероятно, полагал, что р. Москва впадает непосредственно в Волгу. В 1558 году Дженкинсон тоже считает расстояние от Москвы до Коломны (где р. Москва вливается в Оку) в 20 лье (Середонин, Известия англичан о России во второй половине ХVI-го века. Чтения Общ. Истор. Др. Росс. 1884, IV, 36), а Олеарий — в 18 немецких миль зимнего и 36 миль или 180 верст водного пути; в последнем случае требуется два дня плавания (Олеарий, перев. Барсова, 389—391. У В. О. Ключевского, Сказания иностранцев о Московском государстве, 228: «Олеарий проехал по ней (по р. Москве) к Коломне 120 верст в 24 часа, плывя безостановочно»). В 1695 году Петр В. ехал еще дольше: с 30 - го апреля по 6-е мая (Устрял., История царств. Петра В., II, 228—229). Впрочем, здесь могли быть остановки. По Почтовому дорожнику Российской Империи (Спб. 1863, стр. XII) расстояние между Москвою и Коломною в 109 верст. Другой официальный источник — Поверстная книга 1622 года — определяет это расстояние в 90 верст (А. С. Лаппо-Данилевский, Поверстная и указная книги ямского приказа. Библиограф 1890, № 9—10, стр. 102). Напомним, что в ту пору верста была не пятисотсаженная.

(9) В 15 дней — неизвестно, как считал Тедальди плавание по Волге: от Нижнего Новгорода или с Коломны, ибо текст допускает предположение, что для автора р. Ока была тою же Волгою. Иосафат Барбаро, разумеется, ошибся, определяя расстояние от русской столицы до Астрахани в 3 дня плавания (tre giornate), да еще вверх по течению (Семенов, Библиотека иностр. писателей о России, 95); правильнее — двадцатью днями — означает путь Кампензе (ibid., 68]. В. О. Ключевский приводит указание, что от «Астрахани до Казани плыли по Волге 10 дней» (Сказания, 222). Дженкинсон плыл от Коломны до Нижнего 13 дней, отсюда до Казани 10 дней» и от этого города до Астрахани — целый месяц (Середонин, Известия англичан, Чтения 1884, IV, 36 — 39). Олеарий плыл с Коломны до Нижнего 9 дней, отсюда до Астрахани—полтора месяца (пер. Барсова, 391, 397, 403, 449). Петр Великий в 1695 г., правда, при противных ветрах, требовавших остановки, плыл от Переяславля Рязанского до Нижнего с 6-го по 16-е мая и далее до Царицына с 21-го мая по 7-е июня (Устрял., II, 229—230). Различие во времени легко объясняется неусовершенствованными способами передвижения и условиями чисто внешними.

(10) Великому князю — Астрахань завоевана в сентябри 1557 года (Никон, лет. VII, 271). По смыслу речи можно думать, что в поездку Тедальди Астрахань уже входила в состав владений Ивана Грозного, — в таком случае пребывание флорентийского купца в пределах России придется отодвинуть несколько позже 1551—1554 гг. (см. выше прим. 5). Но, может быть, путешествие по Волге Тедальди совершил именно в 1554 году, когда в Астрахани с помощью русских войск был только что (в июле) посажен хан Дербыш (Ник. лет. VII, 218—219), и на его владения можно было смотреть как на русские.

(11) Прославленная торговля — еще Павел Иовий упоминает о «славных» ярмарках астраханских, куда съезжаются купцы из Мидии, Персии и Армении (Семенов, 68). По словам Герберштейна (перев. Анонимова, 152), Астрахань — «большой татарский рынок». Поссевин называет ее non ignobile Orientis emporium (Starczewski, Historiae ruth. script. exteri, II, 287), хотя и указывал на упадок торговых оборотов (Ключевский, Сказания иностранцев, 232). В 1567 году Хивинский и Бухарский ханы, жалуясь Турецкому султану на потерю для мусульманства Казани и Астрахани, в таких преувеличенных выражениях очерчивали торговое значение последнего города: «а в Астрахань из многих земель кораблям с торгом приход великий, доходит ему в Астрахани тамги на день по тысяче золотых» (Соловьев. Истор. России, VI, изд. 4-е, стр. 257). Однако, по мнению Дженкинсона, астраханская торговля велась «в таких малых и ничтожных размерах, что не стоит и упоминать» (Середонин, Известия англичан, 40). Дженкинсон, впрочем, видел город (в 1558 г.) после недавнего погрома и борьбы русских с татарами, и неудивительно, если торговля еще не успела придти в нормальное состояние.

(12) В страну черкесов — Барбаро определяет положение Черкесии в северном Кавказе: fесеrо lа viа аррrеssо Сitraсhаn, et vennero реr le саmрgne di Тumеn (нын. Калмыцкая степь), еt vеnеndо intornо appresso la Circassia, aviossi alla via del fiume della Tаnа, еt al colfo del mare delle Zabache (Семенов, 73. Срав. 121). Согласно с ним указывает и Контарини: la detta terra di Derbent… chiamasi Porta di ferro: perche a entar della Tartaria in Media et Persia, non si puo entrare salvo сhe per la detta terra, реr haver una valle profonda, сhe tiene fino in Circassа (ibid. 164). По Герберштейну: «к юго-востоку около Меотийских болот и Понта, по реке Кубани, впадающей в Болото. С этого места до самой реки Мерулы, впадающей в Понт, тянутся горы, в которых живут черкасы» (153). Е. Е. Замысловский под Мерулой видит Меркулу, впадающую в Черное море в 47 верстах к юго-востоку от Сухум-Кале (Герберштейн и его известия, 513). Но это трудно примиряется с дальнейшим указанием Герберштейна, что «за рекою Кубанью находится Мингрелия (следовательно, область не-черкесов), по которой течет река Ераклея; за ней лежит Котатида, что некоторые считали Колхидой. Далее течет Фазис» (перев. Анонимова, 153). Таким образом, полагаем, Мерулу следует искать в пределах северного Кавказа. — Сам Поссевин говорит следующее о земле черкассов: «рrotulit (Астрахань) ditionis suae fines usque ad circassos, trecenta ultra Astrachanum millia passuum. Qui circassi editiora, prope Caspium mare, incolunt, et ad fines usque persici regni pertinebant, antequam hoc anno superiore Ferream portam, aliasque arces Selymus eo de rege cepisset (Starczewski, Historiae ruth. script. exteri, II, 287). Источник сведений Поссевина о захвате турками железных ворот — русский (сравн. Pierling, Bathory et Possevino, № XXXIV) Напомним, что с 1552 года Пятигорские, а с 1557—Кабардинские черкесы записались «в холопи» царю Русскому (С. А. Белокуров, Сношения России с Кавказом. Чтения Общ. Истор. Др. Росс. 1888, кн. III, стр. XXXV и след.)

(13) Христиане-якобиты — о христианской вере черкес свидетельствуют Рубруквис (Семенов, Библиотека, прим. 66 к Барбаро), Интериано (ibid., прим. 32 на стр. 122—123), Барбаро (ibid., 94), Матвей Меховский (Замысловский, Герберштейн, 351) и Герберштейн (перев. Аноним., 153). Якобиты — секта монофизитов, существующая с половины V в., а свое настоящее прозвание получившая с половины VI в., по имени Эдесского епископа Якова. Монофизиты делятся на четыре церкви: абиссинскую, коптскую, сирийскую и армянскую. (Real-Encyklopadie fur protestantische Theologie und Kirche, VI, 455). О якобитах армянских, конечно, и идет речь в рассказе Тедальди. Якобитами Поссевин мог интересоваться уже по одному тому, что не задолго перед этим, именно в 1562 году, папа Пий IV, подарив армянам в Риме церковь, завел армянскую типографию, а папа Григорий ХIV издал в 1574 г. буллу об основании в Риме школы для обучения молодых армян (ibid., I, 680).

(14) До границ Персии — в 1474 году Контарини проехал пространство от Гори (уездн. г. Тифлисской губ.) до пограничного (в то время) пункта Loreo, в Персии, в 3 дня; отсюда, мимо Арарата до Тавриза — около 10 дней. Но Тедальди, конечно, ехал на Дербент, от которого до Тавриза 20 дней пути; промежуточный город Шемаха, лежащий вне владений Персидского шаха, отстоит от первого, по счету Контарини, на 6 дней пути (Семенов, 145 — 147, 164 — 165). В 1561 году, при Дженкинсоне, Дербент был «под властью Персидского Софи», жившего в Казбине, за Тавризом, в 10-ти днях пути от него и в 30-ти от Шемахи, города, хотя недавно им и покоренного, но сохранившего своего отдельного царька (Середонин. Известия англичан. 60, 62—64). Данные эти не во всем, согласуются с показаниями Контарини и тем более затрудняют определенный вывод. — Поссевин и по приезде в Россию интересуется путями в Персию (Pierling, Bathory et Possevino, № XXXIV).

(15) 15 дней — расчет этот, принимая показания Контарини (см. выше примеч. 14), может быт признан правильными.

(16) Деревянные строения — не даром сложилось представление о «деревянной России» и «каменной Европе»: иноземец, приезжая с Запада, неизбежно должен был поражаться обилием лесного материала и отсутствием каменных построек.

(17) Обычные паспорта — на необходимость паспортов указывает и Принц из Бухова (Начало и возвышение Московии, 73).

(18) Великие Луки — «через это место лежит путь из Москвы в Литву» (Герберштейн, перев. Анонимова, стр. 111).

(19) На Нарву — таким образом вторичная поездка Тедальди в Москву совершена была не раньше 1558 года, ибо только в этом году, 11-го мая Нарва сдалась русским войскам (Никон. летоп, VII, 307).

(20) Двина, протекающая по Московии, Dvina fiume di Моscovia — собственно небольшая часть верхнего течения. Из двух крупных пунктов на верхней Двине — Велижа и Витебска — первый вошел в состав Московских владений по перемирию 1503 года (Карпов, История борьбы Московского государства с Польско-Литовским, ч. II, стр. 110), второй — еще с 1320 года стал наследственным владением Гедиминова сына Ольгерда (Антонович, Очерк истории в. кн. Литовского, 86).

(21) Из Бельска — Бельск, уездн. гор. Смоленской губ., стоит на р. Обше, притоке р. Межи, впадающей в З. Двину.

(22) 90 лег — по Почтовому дорожнику Российской империи (С.-Пб. 1863), стр. 18, г. Бельск отстоит Смоленска на 145 3/4 верст.

(23) Новгород — расстояние его от Пскова в 140 1/2 верст (Почтовый дорожник, 338).

(24) К Пернову — на Пернов ездили, между прочим, отправляясь за границу, к цесарю Римскому (в 1576—1578 гг.). Памятники дипломатических сношений, I, 572, 706—708, 710, 718. На Пернов же ехал в 1580 г. и посол Шевригин, спутник Поссевина (Ibid., X, 30).

(25) Сорок лег — раcстояние Пернова от Риги по Почтовому дорожнику (94, 214) — 233 3/4 версты.

(26) До Вильны — расстояние от Риги до Вильны по Почтовому дорожнику (X— XI) — 369 верст.

(27) По взятии Полоцка — 15-го февраля 1563 года. Полн. Собр. Русск. Летоп. IV, 315.

(28) Бернардинов — об этом упоминает Стрыйковский и косвенно подтверждает Степенная книга. О последней см. следующее примечание, а вот слова польского историка: «15 dnia lutego Moskiewski Polocko opanowal, gdzie tatarowie mnichow Bernardynow posiekli, zydow tez wszystkich w Dzwinie potopiono» (Zbior dzieiopisow polskich, tom drugi. Warszawa. 1766, str. 759). Гваньини, говоря о завоевании Полоцка, молчит о насильственной смерти иноверцев (изд. 1581 г., лист. 60).

(29) Утопили — Псковская летопись говорит: «а которыя были в городе жили люди жидове, и князь великий велел их и с семьями в воду в речную вметати, и утопили их» (П. С. Р. Л. IV, 314). Степенная книга: «в. князь... шед взять... град Полеск, и тамо живущих богоубийственных жидов конечной пагубе предаде, и богомерских же латин и злейших иконоборец расплени и расточи» (II, 283). Царь Грозный, посылая кн. Черкасского в Москву к митрополиту Макарию с извещением о взятии Полоцка, молчит об избиении евреев, может быть, и потому, что в конце наказа проставил: «А как то наше дело делалося, и послал есми к тебе список подлинной». Только уже по возвращении государя в столицу, на многолетии высказана была радость, что царь «своим великим подвигом церкви святыя от иковоборец люторей очистил и досталных сущих християн в православие собрал» (Александро-Невская Летопись в Русск. Истор. Библ. III, 164, 174; сравн. Акты Историч., 1, № 168). Сверх того, Андрей Венгерский сообщает: при взятии Полоцка утоплен был некий Фома, православный монах, перешедший в протестантство. Is (Иван Грозный) igitur eductum in glaciem Dunae fluvii, fuste prius capiti ejus illiso, in aquam, glacie perfacta, qua flumen erat vorticosius, praecipitandum curavit (Slavonia reformata, II, p. 262, edit. MDCLII, заимствовано из Витебской Старины IV, вып. I, стр. 651—652).

(30) С пряностями — ,...aromata ab ipsis Moschovitis, qui tantam eorum vim omnibus ferculis absumerent…» (Павел Иовий в издании Семенова, 59). Костомаров говорит, что «русские чрезвычайно любили всякие пряности, особенно перец, шафран и корицу; вообще пряности составляли необходимую принадлежность хорошего стола» — и при этом ссылается на Герберштейна (Очерк торговли Московского государства, 237); но мы более прямые указания на этот предмет нашли у Гваньини, да и то не в латинском издании (Spirae MDLXXXI), где в числе привозных товаров в Московию перечисляется insuper piper, crocus, zingiber et caetera (лист. 79); — а в польском дополненном переводе: «nadto pieprze, szafrny, zinbirery, gozdziki, cynamony, muszkaty y inszego korzenia obfitosc wiekka» (Kronika W. X. Moskiewskiego (we Lwowie 1611 г., str. 3).

(31) Так и сделали — в делах польских сохранилось такое известие: «в 1550 году приезжал в Москву посол Станислав Едровский, через которого король велел сказать Иоанну: «докучают нам подданные наши, гиды, купцы государства нашего, что прежде изначала при предках твоих вольно было всем купцам нашим, христианам и жидам, в Москву и по всей земле твоей с товарами ходить и торговать; а теперь ты жидам не позволяешь с товарами в государство свое въезжать». Иоанн отвечал: «мы к тебе не раз писали о лихих делах от жидов, как они наших людей от христианства отводили, отравная зелья к нам привозили и пакости многия нашим людям делали: так тебе бы, брату нашему, не годилось и писать об них много, слыша их такия злыя дела». «Еще при жизни Сигизмунда Старого жиды брестские были выгнаны из Москвы и товары их сожжены за то, что они привозили продавать мумею» (Соловьев, VI, изд. 4-е, стр. 145; сравн. Карамзин, VIII, 116). Таким образом, основа рассказ Тедальди верна, спутана только хронология и, может быть, придано слишком большое значение Адриану. Заметим, что Сигизмунд I Старый умер 1-го апреля 1548 года (Szujski, Historyi Роlskiej ksiag dwanascie, 175).

(32) Скуди — монета в пять франков.

(33) Чеканит нынешний государь — Герберштейн свидетельствует, что в его время было четыре рода монет: московские, новгородские, тверские и псковские (перевод Анонимова, 87). То же подтверждает и Гваньини (Sarmatiae Europeae descriptio. Spirae. МDLXXXI, лист. 79). Московская монета называлась деньгою. Двести денег составляли один рубль (Герберштейн, 87—88). Позже ценность деньги повысилась и ее было сто в одном рубле, столько же, как и польских грошей (Guagnini, л. 80).

(34) Цехины — «золотой монеты они не имеют и не чеканят сами, но употребляют почти все венгерские червонцы, иногда также рейнские» (Герберштейн, 88). Сто денег составляли один золотой (ibid). Ценность рейхсталера (ефимка) не была постоянною. При Иване IV она колебалась между 13 алтын 1 5/9 деньги и 14 алтынами 5 деньгами (Костомаров, Очерк торговли Московского государства, 187): Позже, как раз во времена Тедальди и Поссевина, ценность рубля понизилась и цехин обходился уже в 60 новых денег: horum (денег) аutem sexaginta unum ducatum sive aureum ungaricalem valet (Guagnini, лист. 80). Польское издание 1611 года такой дукат заменяет двумя злотами польскими (стр. 4). Сравн. Ключевский, Сказания нностранцев, 260. Однако по свидетельству Принца из Бухова в 1576 году золотой венгерский стоил 100—108 русских денег (Начало и возвышение Московии, Чтения Общ. Ист. Др. Р., 1876, кн. 111, стр. 70).

(35) Золота — очевидно, — не досказывает Тедальди — для того чтобы из него в свою очередь начеканить новых монет. «В Московии почти все золотых дел мастера чеканят монету, и если кто-нибудь приносит слитки чистого серебра и желает обменять на нонету, тогда они кладут на одну чашку весов серебро, на другую монету и уравнивают их весовую тяжесть. Установлена небольшая плата, которую, сверх равной тяжести, должно давать золотых дел мастерам, дешево продающим свою работу» (Герберштейн, 88). «Новгородская монета... выделывается из нашего серебра очень многими золотых дел мастерами в нескольких главных городах» (Принц из Бухова, 70). Можно предположить, что Гваньини перефразировал Герберштейна, сказав в своей книге: omnes fere aurifabri in Moschovia, Novogradia, Tweria et Pskovia nummos cudunt, et quicunque affert massas argenteas, puras, nummos ab aurifabro transmutare volens, tum nummi et argentum appenduntur, atque aequa lance librantur, mercedem autem laboris exiguam aurifabri reportant (80).

(36) Ходят слухи — источниками таких слухов могли быт между прочим оскорбления, каким подверглись в 1570 г. члены польского посольства, когда, по словам Джерио им угрожали с оружием и палками в руках, срывали с них шубы, насмехались и т. п. (Historica Russiae monumentа, I, 215): или же эпизод с гонцом Быковским, когда его имущество «и товары пришедших с ним купцов были описаны в казну» (Соловьев, VI, изд. 4-е, 235), а по словам Карамзина посол даже поплатился тюрьмою (IX, 138). Это было в 1567 году. Кроме того Гваньини приводит несколько случаев жестокого обращения Ивана Грозного с поляками и литовцами, но последние были большею частью простые пленные, не члены посольств (Sarmatiae Europeae descriptio, лист. 99—101). В одну категорию с Гваньини, разумеется, необходимо отвести и сочинение Таубе и Крузе. В июле 1581 г. Стефан Баторий собирался послать Грозному два сочинения, трактующие о его злодеяниях: Гваньини и Крауция (Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию, стр. 36). Крауций, по всей вероятности, тот же Крузе, хотя, в противоположность г. Браудо (Послание Таубе и Крузе к герцогу Кетлеру. Журн. Мин. Нар. Пр. 1890, № 10, стр. 391), мы остереглись бы, при наличности пока известных нам данных, безусловно признавать тождество этих двух имен. Кстати заметим, что о. Пирлинг, по словам г. Браудо, разрешивший сомнение о личности Крауция (les deux livres recents de Guagnini et de Krause accompagnent la lettre. Рареs et tsars, 220), берет свои сведения из общего для всех источника — «Дневник похода Батория на Россию», и, следовательно, предложенное им чтение не столько «разрешение», сколько остроумная и весьма вероятная догадка.

(37) Великим князем — здесь может идти речь только о пасторе Иване Роките, прибывшем в 1570 году в составе польского посольства. Рокита был в Москве в мае и июне этого года (Цветаев, Протестантство и протестанты, стр. 547, 552, прим.).

(38) Как еретическую — действительно, 18-го июня 1570 года (Цветаев, loсо cit.) царь передал Роките письменное изложение своего спора (Ответ царя Иоанна Васильевича Грозного Яну Роките по-русски и в современном переводе (из Сборника Ласицкого: De Rоssоrum, Моsсоvitarum et Tartarorum religione, 1582) напечатан в Чтениях Общества Истор. Древн. Росс. 1878, кн. II); в конце «Ответа» читаем: «А что писал еси что по нашему велению волно и смело говорил, и нам бы на тобя не опалятися, и ныне мы свое слово помним, а на тобя опалы никоторыя не кладем. А что мне тобя не еретиком держати нелзе, потому что учения твоя вся развратна Христову учению и Христове церкви вся сопротиво мудрствуеши. И не токмо еретик еси, но и слуга антихристов диявольскаго совета. А не пуще Люторь еще тобя пущи есть. А впред бы еси сего своего учения в нашей стране не объявлял» (стр. 60—61).

(39) Еще тяжелее — указания на возврат подарка, если не ошибаемся, не встречается в литературе; что же касается до угроз, то скорее надо полагать, что прощание носило мирный характер (см. выше, предыдущее примечание). «Ответ» был передан Роките «в дорогом парчовом переплете, с украшениями из жемчуга» (Цветаев, Протестантство, 552).

(40) Я — то есть, Поссевин.

(41) Канобио и другим — в 1561 году папский посол к Московскому двору, Джиованни Канобио, не получил у польского правительства разрешения проехать в Россию. Та же участь постигла и других послов: Джиральди (1561 г.), Портико (1571 г.) и Кленке; последнему, впрочем, помехою был германский император (Pierling, Pареs еt tsars, 79, 80, 85, 86, 99, 121).

(42) Пятеро католиков — весь вышеприведенный раccказ о польском посольстве и его проповеднике, полагаем, ошибочно понят Д. В. Цветаевым: «встретившийся с Поссевином итальянец Тедальди сообщил ему, что открытая проповедь запрещена лютеранским пасторам за то, что они слишком стали навязывать другим свои религиозные убеждения» (История сооружения первого костела в Москве. Русский Вестник 1885, № 9, стр. 356 и отдельно (М. 1886), стр. 13. Перепечатано в «Из истории иностранных исповеданий в России в XVI и ХVII веках» (М. 1886, стр.293).

(43) Озлобления - Джерио, один из членов этого посольства, передает рассказанный случай несколько иначе. Сумма лошадей, принесенных, в дар царю Ивану Грозному, доходила до 67, в том числе по лошади от литовского посла и от майордома посла польского. Все лица презентовавшие были одарены государем; но двое из упомянутых членов посольства выразили свое неудовольствие, находя, что царские подарки по ценности ниже их лошадей. Грозный, узнав об этом, вернул полякам не только этих двух лошадей, но и всех остальных; а на следующий день послал литовскому послу 200, а майордому 120 скуди, приказав взять их лошадей и в присутствии всего посольства немедля искрошить их в куски. Секретарь литовский, по той же причине, что и те двое, также отказался от подаренных соболей; но пристава (soprastanti) вернули их ему, он же в ответ на это выбросил их вон толкая ногами (li getto fuori con li piedi). Но пристава заставили секретаря взять меха, при чем схватили его за бороду, говоря: «как смеешь ты отвергать дары нашего государя»? Впрочем ничего иного ему не причинили (Pero non gli fu fatto altro). (Historica Russ. Monum., I, 215).

(44) Репутациею — К. Несецкий (Herbarz polski, wydany przez J. Bobrowicza, tom. I, str. 188.; то же и первое издание (Львов, 1728) под заглавием: Korona Polska przy zlotey wolnosci, стр. 164) сообщает, что с 1542 года полоцким воеводою был Maciej Klodzko; следующий за ним из названных — Stanislaw Dowoyna — умер в 1573 г. и Mikolay Dorohostayski - умер 1597 г. Этот же Довойна упоминается в звании местного воеводы при взятии Полоцка русскими войсками в 1563 году, когда он в числе других пленных был отправлен в Москву (Александро-Невская летопись, Русск. Истор. библ., III, 163, 167). Таким образом, упоминаемая в тексте фраза, весьма вероятно, принадлежит Довойне, тем более что год смерти его и Сигизмунда II почти совпадают. Так как Полоцк был вновь завоеван поляками в 1579 году (Карамз., IX, 299), всего за два года до разговора Поссевина с Тедальди, то тем естественнее было последнему назвать Довойну предшественником Дорогостайского: целых 16 лет (1563 — 1579 гг.) в Полоцке совсем не было польских воевод.

(45) Для добрых — верховное право свое карать зло царь Иван Васильевич имел случай высказывать не раз. Вот соответствующие места из его первого послания Андрею Курбскому: «И повсегда убо царем подобает обозрительным быти: овогда кротчайшим, овогда же ярым; ко благим убо милость и кротость, к злым же ярость и мучение, аще ли же сего не имея, несть царь: царь бо несть боязнь делом благим, но злым... А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны ж есмя… Иже обрящется в супротивных, еже выше рехом, то по своей вине и казнь приемлютъ... Или се сладко и свет, яко благих престати и злая творити междоусобными браньми и самовольством?... доселе русские владетели не изтязуеми были ни от кого же, но повольны были подовластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кем... Не хотением убо сия творя, на желая, но по нужде: злаго ради их преступления и наказание им бываетъ» (Сказания кн. Курбского, изд. третье, стр. 147, 156, 169, 170, 189). Точно так же и польским послам говорит Иван в 1572 году: «в вашей земле многие говорят, что я зол: правда, я зол и гневлив, не хвалюся; однако, пусть спросят меня, на кого я зол? Я отвечу, что кто против меня зол, на того и я зол, а кто добр, тому не пожалею отдать и эту цепь с себя и это платье» (Соловьев, VI, изд. 4-е, стр. 279). Только что приведенные слова так сродны фразе, сказанной Тедальди, что их можно было бы — если бы только в этом виделась надобность — счесть распространенною ее версией.

(46) Названному писателю — Тедальди, конечно, имеет в виду те страницы Sarmatiae Europeae descriptionis, где Гваньини приводит ряд фактов о тиранстве Ивана: о погроме Новгорода, убиении брата Владимира, митр. Филиппа, Висковатова, Басмановых, боярина Овчины, Ивана Петровича, кн. Ростовского и других (Guagnini, листы 93—105 Шпейерского издания).

(47) Их возврату — убеждение царя Ивана находит подтверждение в дошедших до нас отрывках писем Сигизмунда к английской королеве Елизавете в 1566—1569 гг., в коих польский государь энергически настаивал на необходимости отрезать Россию от сношений с культурным миром и преградить доступ в нее мастеров, художников, предметов военного дела и т. п. (Ю. В. Толстой, Россия и Англия. 29—33). О том же просит он и датского короля Фридриха II в 1569 году (Г. В. Форстен, Акты и письма к истории Балтийского вопроса в XVI в XVII столетиях. стр. 124).

(48) Московиту — Нарва завоевана была Иваном Грозным 11-го мая 1558 года (см. выше, прим. 19), а потеряна им 6-го сентября 1581 г. (Карамзин, IX, прим. 592). Таким образом, Тедальди имел право назвать Нарву «принадлежащею Московиту».

(49) Наливка — о существовании загородной слободы, выстроенной Василием III для своих телохранителей (иноземцев), впервые упоминает Герберштейн называя эту слободу Nali (перев. Аноним., 96); Гваньини называет ее Nelewki (Sarmatiae descriptio, лист. 78), Олеарий — Naleiki (пер. Барсова, 112). Д. В. Цветаев справедливо замечает, что топография этой слободы определяется ныне существующей в Москве церковью «Спаса Преображения, что в Наливках» (Протестантство и протестанты, 19, прим.); но ему осталось неизвестным, что уже в известии Тедальди — изо всех иностранцев всего ближе передавшего сочетание русских звуков — находится весьма убедительное доказательство этому домыслу.

(50) Без церкви — католических церквей в ту пору в Москве, действительно, не было. Римский двор поручал Поссевину хлопотать о постройке одной или нескольких церквей, но старания знаменитого иезуита успехом не увенчались (Толстой, Римский католицизм, I, 35, 59).

(51) Весьма далек — говорить это Тедальди мог, имея в виду разве только 1550-е годы, совпавшие с его пребыванием в Москве.

(52) Ради праздника — известие сходное с показаниями Герберштейна и Боха. Герберштейн, упоминая о существовании загородной слободы Nali, объясняет ее название тем, что только ее жителям «дана от князя воля пить, тогда как другим русским запрещено пить мед и пиво, исключая немногих дней в году; по этой причине они удалены от сообщества с остальными, чтобы прочие не соблазнялись, живя вместе с ними» (перев. Аноним., 96). «Простонародью и черни запрещено употребление пива и меда; однако им позволено пить в некоторые торжественные дни, как-то: в Рождество Христово, в праздник Пасхи, в Пятидесятницу и некоторые другие» (ibid., 64). Бох, бывший в Москве в 1578 году, сообщает: «livonis germanisque vendere cerevisiam, hydromeli aut medonem, eamque potionem quam aquam vitae vocant, a principe permittitur; Moschis, nisi indulto ejus speciali prorsus» (G. Schmid, Iohannes Boch in Moskau im Iahre 1578. Russische Revue 1887, 3 Heft, Seit, 336). Костомаров говорит, что «до того времени как Борис введением кабаков сделал пьянство статьею государственного дохода... простой народ пил редко: ему дозволяли сварить пива, браги и меда и погулять только в праздники» (Очерк домашней жизни и нравов великор. народа, 133). Однако еще Дженкинсон в первое путешествие свое в Москву (1557 г.) свидетельствует о существовании царских кабаков, в которых и мужчины и женщины пропивали не только имущество, но и детей своих (Середонин, Известия англичан о России во второй половине XVI века. Чтения Общ. Ист. Др. Р. 1884, кн. IV, стр. 34—35). О пьянстве русских говорит и Флетчер (La Russie au XVI-e siecle (Р. 1864, 167 — 168). В одной из книг сошного письма 1579 года также встречается известие о царском кабаке (Карамз., IX, прим. 816).

(53) Рыхлыми — Принц из Бухова (Чтения 1876, кн. III, стр. 69) и Флетчер (La Russie au XVI-e siecle, 168) просто говорят о квасе; но, судя по овсяной муке, позволительно думать, что Тедальди говорит о толокне, хотя неизвестно, чтобы когда-нибудь из него приготовляли напиток. Сравн. Костомаров, Очерк домашней жизни, 89—90.

(54) Две тысячи бочек — цифра, конечно, преувеличенная: даже в половине XVII века, когда привоз иностранного вина стал гораздо значительнее, запасы не делались в таких размерах; например, в 1649 году приказано было закупить в Архангельске для царского двора на следующий год вин разных сортов 55 бочек беремянных и уксусу 2 1/2 бочки полуберемянных (Доп. Акт. Истор., III, № 55, стр. 206). Принц из Бухова говорит, что употребление вина у русских очень редко; «за самым столом великого князя нам предложен был только единственный стакан вина». За недостатком вина иногда бывают вынуждены совершать евхаристию, выжимая сок из древесных плодов (стр. 69, 37). И у Костомарова мы находим, что «иностранные вина в XVI веке употреблялись только в знатных домах, и то в торжественных случаях» (Очерк домашней жизни, 92).

(55) Бергамо — город Северной Италии в предгорьях Альп, между озерами Изео и Комо.

(56) Не хотел разрешить — письма пап Льва X, 1519 года, и Климента VII, 1524 года, к великому князю Василию III Ивановичу, а также два ответных Клименту, 1525 и 1526 гг., см. в Переписке пап с российскими государями в XVI веке, стр. 1—26. Кроме того, письмо Льва X по другой редакции напечатано в Тургеневских Historica Russiae Monumenta, I, 128. Содержание этих документов на тему о добрых взаимных отношениях между государями. Но Павел Иовий свидетельствует, что грамота Льва X вызвана была широким предприятием одного генуэзца, Павла Чентурионе, задумавшего открыт через Россию провоз ценных товаров из далекой Индии: пряностей и благовоний (aromata); но Василий III не разделял взглядов предприимчивого итальянца (Basilius homini externo ac ignoto eas regiones… minime aperiendas esse existimabat). Чентурионе однако не сразу отказался от своего плана. Несколько лет спустя он снова едет в Москву и на этот раз уже в звании посла с вышеуказанным письмом от папы Климента. Великий князь принял его очень благосклонно. Но — довольно неожиданно прибавляет Иовий — трудности пути, старость и слабость здоровья принудили его отказаться от Индии (Семенов, Библиот. иностр. писателей, 58 — 68), хотя, может быть, вернее предположить, что почетный прием, оказанный Чентурионе, как послу, не помешал русскому государю остаться при прежнем взгляде на дело. Павел проектировал пут от Риги на Москву, водою по рр. Москве, Оке и Волге до Астрахани, далее Каспийским морем до Стравы (Астрабада), лежавшей по тогдашним понятиям, у устья Оксуса (Аму-Дарьи); отсюда вверх по Оксусу и волоком через хребет Паропамиз в реку Инд (Семенов, 58 — 59). Карамзин (VII, 141), говоря, что вторично Чентурионе являлся в Москву «уже не по торговым делам, но в виде посла», конечно, слишком буквально понял его роль; иначе пришлось бы отказаться от ясного свидетельства Иовия. Впрочем, и Соловьев (V, изд. 4-е, 349 — 350) упоминает только о переговорах по вопросу о единении церквей и образовании антитурецкой лиги.

(57) По его мнению, нет — хотя до-Петровская Русь и не признавала за иноверцами юридических прав на свободу религиозную, но и не преследовала их, терпимо относясь к их религиозным убеждениям.

(58) Патриархом — высшим духовным лицом в Московском государстве в ту пору был не патриарх, а митрополит; вероятно, Тедальди имел в виду словом «патриарх» обозначить аналогично высокое и самостоятельное положение главы Русской церкви, подобно патриархам восточным.

(59) В виде креста — о посохе в виде креста упоминает еще Герберштейн (перев. Анонимова, 48). Обряд шествия на осляти становится известным только со времен Ивана Грозного (Макарий, История русской церкви, VIII, 66—67). Самое раннее свидетельство о нем находим за 1548 год (К. Никольский, О службах русской церкви, 48). Митрополит обыкновенно ехал, сидя по-женски на лошади, покрытой до копыт белым холстом, с удлиненными, на подобие ослиных, ушами (Неизвестный англичанин, бывший в России в 1557 — 1558 гг. Середонин, Известия англичан о России. Чтения 1884, кн. IV, стр. 19). Флетчер упоминает просто о лошади (La Russie au XVI-e siecle, 144. Срав. другие указания у Никольского, 55). Но митрополиту приходилось ездить верхом также и в день своего посвящения на митрополию, когда он отправлялся во дворец преподать государю благословение, а от него возвращался к себе. Такие сведения становятся известными еще ранее 1543 года. В этих случаях, по-видимому, лошади не употреблялись. (Никольский, 18. Сравн. Макарий, История русск. церкви, VIII. 65).

(60) В Нарве — сравн. выше прим. 48-е.

(61) Брились — известие совершенно не верное. В ту пору православные священники, самое большее, пробривали на голове гуменце: но трогать бороду считалось тяжким грехом (Середонин, 25. Рущинский, Религиозный быт русских, 100 — 101 и др.). Не был ли Тедальди введен в заблуждение каким-нибудь единичным фактом, который он, как иностранец, неправильно понял и обобщил? В Литве в ту пору не редки бывали случаи, когда так называемые нареченные епископы и архимандриты (иногда по несколько лет дожидавшиеся посвящения в сан) поставлялись из шляхты, среди которой обычай брить бороду мог успеть уже значительно распространиться из Польши (последним указанием мы обязаны С. А. Бершадскому). Впрочем, не надо забывать, что Тедальди говорит о Москови, а не Литве, а потому вопрос об источнике, откуда он почерпнул свое сведение, по-прежнему остается открытым.

(62) Сын государя — Из иностранных языков царь Иван Васильевич Грозный понимал, кажется, одну только устную польскую речь: он говорит послу Гарабурде, в ответ на его извинения, что русский язык он забыл: «говори перед нами без всякого сомнения; если что и по-польски скажешь, мы поймем» (Соловьев, VI, изд. 4-е, стр. 228—229).

(63) К своему патриарху — речь идет о Максиме Греке. Осужденный в 1525 году на заточение, он скончался в 1556 году. Причины его опалы и до сих пор не могут считаться вполне выясненными; но почти все русские историки склоняются к тому, что критика русских церковных и общественных непорядков послужила главным основанием опалы знаменитого богослова. По словам Герберштейна, Максим (или, как называет его цесарский посол, Максимилиан) указывал великому князю на отступления его от православия, после чего пропал неизвестно куда «и, по мнению многих, был утоплен, хотя князь и оказывал ему величайшее благоволение» (перев. Аноним., 67). Сравн. указания Поссевина, по-видимому, в значительной части заимствовавшего свои сведения у Герберштейна (Supplementum ad historica Russiae monumenta, 22).

(64) Соответственно сказанному — вот слова Поссевина в его комментарии о делах Московских: Cum vero imaginem aliquam piam ex iis, quibus catholici utuntur, a suis simplicioribus coli animadvertunt, «ne colas, ajunt, quia nostrae fidei non sunt» (Supplem. ad histor. Russiae monumenta, 23).

(65) Из польских татар — правильнее было бы сказать: литовских, ибо собственно в Литве находились большие поселения татар. Сравн. А. Мухлинский, Исследование о происхождении и состоянии литовских татар в «Годичном торжеств. акте в Имп. С.-Пб. университете, бывшем 8-го февр. 1857 г., С.-Пб. 1857 г.».

(пер. Е. Ф. Шмурло)

Текст воспроизведен по изданию: Известия Джиованни Тедальди о России времен Иоанна Грозного // Журнал министерства народного просвещения. № 5-6. 1891